В начале июня, ещё до того как большая часть экзаменов была сдана, учебно-научный центр социальной антропологии (УНЦСА РГГУ), в котором я обучаюсь, организовал для второкурсников выездную практику в Санкт-Петербурге. Нам предстояло прослушать цикл лекций специалистов-этнологов о разных культурах мира и изучить основные этнографические экспозиции Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамеры) и РЭМ (Российского этнографического музея).
Поездка в Санкт-Петербург стала одним из самых ярких событий в моей жизни. Несмотря на то, что мне неоднократно доводилось бывать в Северной столице, только теперь, осмыслив приобретённый на практике опыт, я могу облечь в слова своё восприятие Петербурга.
Тем, кому интересны формальные итоги лекционных и экскурсионных циклов в петербургских музеях, предлагаю ознакомиться с моим вузовским отчётом.
Всё время, что я прогуливался по набережным Фонтанки, Грибанала и Мойки, мою душу пронзало непреодолимое желание сопоставить, сравнить две столицы. В Москве я родился и вырос, поэтому исполнен комсомольской любви к этому городу. Моя Москва эклектична, но, тем не менее, однородна в своей яркости, живости, разноцветности. Это Москва Коровина, Москва Дейнеки, Москва Пименова.
К. Коровин — «Москворецкий мост» (1914) 
А. Дейнека — «Выходной день» (1949) 
Ю. Пименов — «Новая Москва» (1937)
Как поётся в одной известной песне группы «Браво», это город, околдованный весной, город-джаз, город-блюз, город рок-н-ролл...
Такие же ли чувства вызывает дворцовый, пафосный, светский Петербург? У коренного москвича — точно нет. А у петербуржца? О. Э. Мандельштам, долгое время живший в Петербурге, в стихотворении «Ленинград» писал:
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей...
Эти практически интимные, метафоричные строки, возвращающие автора в загадочный мир детства, с которым связан горьковато-желтый привкус рыбьего жира (петербуржским детям раньше давали рыбий жир для улучшения иммунитета — В. Д.), становятся пространством читательской интерпретации — такой же личной, индивидуальной, ассоциативной. Минуя одни мосты и приближаясь к другим, я оказывался в каком-то особом "петербургском" измерении. Менялось чувство времени и пространства, и новый мир принимал меня нелюбезно, суетливо, звуками разъярённых двигателей и спешных шагов, эхом топота лошадиных копыт, скрипа деревянных колёс и вальяжного dialogue en français (французского диалога — В. Д.).
Чувства Ф. М. Достоевского к Петербургу мне близки: «...о, как бы желательно было, повторяю это, чтобы Петербург, хотя бы в лучших-то представителях своих, сбавил хоть капельку своего высокомерия во взгляде своем на Россию! Проникновения бы капельку больше, понимания, смирения перед великой землей Русской». Более 140 лет прошло со дня смерти Достоевского, но современный, бурный, деятельный Петербург сохраняет свою тинистую спесь. Слепящие летние лучи подвластны холодным северным ветрам. Июньский Петербург — город, околдованный зимой. Ну, или ноябрём.
Чайки... Сколько чаек в Петербурге — и как гордо, честолюбиво они летают над великолепной Невой. Выискивают рыбу? Поддаются вихрю? Блезирничают перед восхищёнными туристами? В Петербурге не было буревестников, как не было и бури — чайки не стонали, не метались, а торжествовали над умиротворённой, смирившейся рекой.
Сильнее всего мне запомнились петербургские запахи. Любимые сиреневые ароматы я оставил в майской Москве. В Петербурге меня встретили поистине чарующие запахи канализации и сигаретного табака. Так мило и ненавязчиво они сменяли друг друга, что даже мой восприимчивый ум не всегда улавливал разницу между ними. Казалось, желток и дёготь, речные испарения, веяния штукатурки и гари, летняя пыль, дворцовая надменность и управленческая претенциозность слились в странную однородную массу. Те люди, которые осмеливались взглянуть в мои глаза, чаще всего были или такими же, как я, восторженно-испуганными приезжими, или обездоленными, растекающимися, плавящимися на свету бедолагами сомнительной наружности.
Обойди Спас на Крови — и попробуй убежать от двухметровой пародии на Петра Первого, мечтающей сфотографироваться с тобой. Пройдись по Невскому проспекту — и попробуй не вздрогнуть, когда золотая статуя вдруг с постамента кинется на тебя. Приезжай на Крестовский остров — и попробуй не посмотреть наверх, когда трещание вертолётного несущего винта окажется сильнее, чем шум ветра. Будет сложно, но если получится, то, пожалуй, останется только броситься с Большого Петровского моста в Малую Невку, чтобы стать истинным петербуржцем.
Всего в трёх местах мне хотелось сделать глубокий вдох и не выдыхать. Прежде всего, это Летний сад, воспетый А. А. Ахматовой:
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой...
Безусловно, это Юсуповский сад, напротив которого мы жили. Людей там было мало, а вход на футбольное поле простым смертным, увы, был запрещён. Спокойный пруд, тонкие тени, нежные ивы. Любовь и благодать.
Самым ярким воспоминанием, привезённым в Москву из Петербурга, стало посещение концерта «Биг-бэнды XX и XXI вв» в Филармонии джазовой музыки. Попасть в мир септаккордов, синкоп и бесконечных импровизаций было сродни чуду. Филармония — это звучит гордо. На самом деле, это скорее прекрасный джаз-клуб, что-то вроде Джаз-клуба Алексея Козлова в Москве.
Филармония джазовой музыки снаружи. Фото из интернета 
Зал Филармонии джазовой музыки. Фото из интернета
Музейный Петербург, как и джаз, не знает никаких границ. Одной прогулки по Американскому залу Кунсткамеры достаточно, чтобы навсегда попасть в мозаичный мир культурного разнообразия. А я с однокурсниками и вовсе обошёл всю Кунсткамеру и большую часть РЭМ. Глядя на фотографии витрин, можете только догадываться, во скольких странах я побывал за неделю в Петербурге...
В заключение своего рассказа хотелось бы порассуждать, насколько справедливо звание «культурной столицы России», кем-то и когда-то отчего-то присуждённое Санкт-Петербургу. Наверное, справедливо, но с тем учётом, что Петербург стал культурным центром имперской России с подачи амбициозных властителей и судий, заинтересованных в развитии идей рационализма и просвещения. В историко-культурной перспективе Санкт-Петербургу равных городов практически нет, а значит, опровергать статус культурной столицы бессмысленно. Тем не менее, теперь это скорее бренд, нежели факт. Некоторые петербуржцы, кажется, надышались болотистым воздухом и теперь ведут себя как троглодиты. Редко я слышал грамотную русскую речь, прогуливаясь по городу. Жители Петербурга мне показались более неудовлетворёнными и обиженными, чем москвичи. Хочется верить, что при моей жизни главной ассоциацией с петербургской культурой будет не группа «Ленинград», а поэзия Пушкина, Ахматовой и Мандельштама; что главной песней о Северной столице будет не «В Питере — пить», а «Крейсер Аврора», «Город над вольной Невой» или «Ленинградский рок-н-ролл».
Были ли вы когда-нибудь в Санкт-Петербурге? Какое у вас отношение к этому городу? Делитесь в комментариях.
За предоставленные фотографии сердечно благодарю однокурсницу Анастасию Злобину.
